Когда 14 февраля жизнь разделилась на “до” и “после”, ее просили только об одном: не вспоминать о прошлой жизни, и жить дальше. Смириться со всем, что произошло, забыть, принять, сделать выводы, полюбить себя — и еще бесконечный список требований к новой жизни. Аллегра мрачно смотрела на всех этих умных людей и думала, какое отношение это имеет к ней. 

Аллегра считала, что вполне смирилась хотя бы потому, что встает по утрам и чистит зубы. Пока родителям рассказывали какие-то нелепые сказки, что нужно следить за девочкой, мало ли она повторит попытку суицида, у Сонг на завтра было два яйца-пашот и тост с авокадо. Допустим, ей никто не верил, что передоз был непреднамеренный, но они могли смотреть фактам в лицо? Знаете ли, человек, готовый на суицид, не будет готовить себе яйца-пашот на завтрак — потому что это слишком запариться надо, воронку закрутить, пенки снять, и, главное, чтобы это сраное яйцо не развалилось прямо в кастрюле! А плавающую жижу с вытекшим желтком есть невкусно, поэтому в неделю Аллегра Сонг тратила примерно три десятка яиц. По ее мнению, психотерапевтам скорее стоило поучиться математике, чем вешать родителям на уши лапшу и бесстыдно просить сто сорок фунтов за прием.

Она могла бы стараться еще больше, но не очень-то и хотелось. Учитывая сколько лет она была никому не нужна (поправка — почти никому, передаем пламенный привет мистеру “я-больше-не вернусь” и просим поставить для него песню “I Love Hating You”), теперь она устала от извечного внимания. Все эти слишком чувствительные люди, которые боятся лишнее слово в ее присутствии сказать, все эти заглядывания в глаза и вопросы “как ты?” таким голосом, как будто они собираются умереть, а не она. Вся эта притворная забота — все это было не для нее, а только для них самих, таких хороших и спасших ее. Закатывая глаза, Аллегра напоминала себе, что любит родителей, улыбалась в скрытые камеры в своей квартире и отправлялась на работу.

Но самое интересное начиналось уже после работы. В попытке найти для себя новое увлечение, Аллегра, ребенок рок-музыканта и артхаусной художницы, переплюнула свои самые дикие предположения — и неожиданно для самой себя увлеклась электронной музыкой. Она, конечно, с отцом когда-то слушала всю эту берлинскую сцену и иже с ними, но только в качестве образовательного материала, и совсем не прониклась битами. А месяц с небольшим назад, когда ее затащили в клуб за компанию, она обнаружила, насколько медитативной может быть для нее электроника. Эти повторяющиеся биты, наслаивающиеся мелодии, ревербы и лупы — все это было несопоставимо с той музыкой, которую она слышала обычно. Замерев посреди танцпола и отчаянно дрыгающихся тел с энергетиками в руках (им бы еще в бит научиться попадать!), Сонг испытывала неподдельную радость и облегчение.

Спустя пару недель и чуть-чуть убеждения, она уже стояла за пультом в том самом клубе и играла свой сет. Освоить пульт было проще простого — дома и не такая техника стоит; набрать материал — пфф, к этому ее готовили всю жизнь; заставить владельца взять ее в ротацию — ну наконец-то пригодилось папочкино имя. Родители были в ужасе — они могли думать только о том, что дочь снова в одном помещении с наркотиками, приходилось заключать сделки и наслаждаться компанией тьюторов-дробь-телохранителей, которые вроде как должны были не допустить возврата к наркотикам. С ними Аллегра нашла общий язык гораздо быстрее, чем с предками, и даже обнаружила плюсы в их присутствии — теперь не нужно было думать, как доставить свое тело домой на рассвете, а еще всегда можно было воспользоваться сильными мужскими руками, когда ноги устали от каблуков.

Где был телохранитель Тим последние двадцать минут, Аллегра не знала, и расстраивало ее только то, что за второй бутылкой вина пришлось идти самой к бару — алло, у нее вообще-то райдер есть? Кто забыл проставить к пульту все нужное? Ах да, алкоголь — какая-то идиотская ситуация получилась, но почему-то ее неконвенциональный психотерапевт решил, что опасность для девушки составляют только наркотики, а про алкоголь и сигареты на приемах не было ни слова. Аллегра не поднимала этот вопрос, потому что считала, что сама без всех этих врачей разберется, к какой дури — в прямом смысле этого слова — ей прикасаться нельзя, а что можно. В конце концов, эти придурки боялись повторения суицида, а значит вообще ничего не понимали.

— Хэй, детка, это же ты сегодня звезда вечера? — пока Аллегра, перегнувшись через стойку, пыталась привлечь внимание бармена на себя, какой-то увалень подкатил слева. Сонг даже обернулась — она уже отвыкла от такого обращения — но оказалось, что зря. Это недоразумение явно считало себя альфа-самцом, но ему не рассказали, что плохой автозагар и отбеленные зубы только отнимают очки привлекательности, а не прибавляют. Раздраженно закатив глаза и скрипнув зубами, девушка повернулась обратно к бару и снова вытянула руку, отчего золоченые браслеты перекатились от тонкого запястья к локтю. Фу, у него еще и одеколон мерзкий. Аллегре удавалось игнорировать все его попытки заказать ей напиток поистине титаническими усилиями, и как только в руку наконец вложили бутылку бордо, она собиралась снова вернуться на безопасный островок диджейки, но не тут-то было — стоило ей сделать шаг, воняющее недоразумение вцепилось в запястье, — ну и что ты такая цаца ломающаяся?