В любое другое время он забаррикадировался бы на своем чердаке: стул под дверь, табличку на вечно отваливающуюся ручку, включить погромче музыку и игнорировать все проявления человеческой жизни в доме. Ребята хотя бы не забывают глушить свои крики. Для всего остального есть звукоизолирующие наушники.

Но Аббас – винтик в механизме, работающем на честном слове. Он спотыкается раз за разом о грубо засунутый в центр лом, не может провернуть дальше шестеренки. Один дестабилизирующий элемент – и всё, он больше напоминает металлолом. Мигрень мучает его чаще, чем перед Ж.А.Б.А. Поэтому Робби оставляет дежурить за «ласточками» на карте Дорею и послушно делает, как доктор прописал: выключает гаджеты, закидывается таблетками, валит на свежий воздух.

- Ты же знаешь, что мне все равно, - слегка удивленно говорит Робби. Даже не хамит или отбрыкивается, напоминает, скорее. Снаружи он старается магией не пользоваться, поэтому лениво, как в замедленной съемке, ищет по карманам зажигалку и мятую пачку. – Это не моя крыша. Сколько хочешь, можешь пла… Постой, ты плачешь?

У Робби были странные отношения со слезами. Нина никогда не плакала, даже в детстве, содрав до мяса коленку, когда слетела с качелей. Робби под чутким руководством гендерных стереотипов плакать почти разучился, за исключением панических атак – больше молча пялился в стенку. Зато благодаря Дани практики в успокаивании рыдающих людей у него было завались.

Первое правило плачущего клуба – не задавать вопросов, когда тебя не просят.

- Может, лучше мне пойти? – на всякий случай уточняет Аббас, хотя за время коротких размышлений уже успевает достать сигарету. Ладно, покурить он должен даже вопреки желанию Аллегры; пару минут-то она его вытерпит. Может, даже успокоится за это время. – Или ты можешь рассказать… что-нибудь. Что все мужики твари или мир – дерьмо. Говорят, иногда помогает в небо поорать.

Секрет Робби прост: он никогда не остаётся спокойным. Просто любая эмоция, с любыми исходными данными, конвертируется на входе в панику. А паника – привычное для него состояние, которое он не расплескивает на других почем зря.

Пока внутри у него цунами переворачивает лодки и сметает летние веранды, окружающие разве что ноги немного замочат. Если обратят достаточно внимания. Никакого самопожертвования в этом нет, есть привычка и необходимость.

- Шумоизолирующие наушники. Каждый год наскребаю себе денег на день рождения и покупаю модель поновее. Классная вещь, но тебе не поможет, - он благодарно кивает, забирая зажигалку, и завершает мысль уже в облачке дыма. – Если по-другому у вас не получается…

Сидеть в штабе было очень, очень тяжело. Затворнику не понять, но Робби часто отличался удивительным уровнем эмпатии – когда он был близок к нормальному состоянию, она оживала и поднималась ниже плинтуса. Сначала ты начинаешь ненавидеть себя, потом видишь в человеке из соседней комнаты ужасного, раздражающего монстра, издающего громкие звуки при каждом движении. Если таких чудовищ много, твой быт превращается в поле боя с попытками отвоевать каждый кусочек пространства, каждую непомытую (или помытую, смотря что бесит больше) чашку, каждый сырок в холодильнике…

- А реально не получается, да? – смотреть на заплаканную Аллегру неловко, но задавать личные вопросы, не посмотрев на человека – как-то совсем криво выходит. Поэтому Робби поворачивается к ней и виновато улыбается уголком рта; улыбка похожа на спазм. – Прости, если слишком лезу, но… Со стороны выглядит, как ад.