Бесконечный день, наконец, подходит к концу - не рабочий даже, вполне себе буквальный, сменяясь на глубокий вечер за окном. Последние поздние пташки, помогавшие дособирать ему рубрику как Франкенштейна, чтобы завтра воскресеный выпуск смог отправиться в печать, а послезавтра - порадовать читателей приятным шуршанием за завтраком, устало собирают вещи, желают хороших выходных и расползаются по домам, как заторможенные зимние мухи. Арчи же... Арчи, махнув им всем рукой напоследок и выдавив вымученную, но вполне искреннюю в посыле улыбку благодарности, трёт глаза и... никуда не уходит. В пустом офисе, словно в давние времена в Министерстве, в Отделе патентов, где он тоже порой, бывало, засиживался допоздна, уже не горит верхний свет - только настольные светильники. Арчи смотрит в жёлтое пятно света и тени от него на стене и думает о таком же вечере, словно сто лет назад и, в то же время, будто вчера, когда сверхурочные часы обернулись для него преследованием прыткого кактуса, сбежавшего со стола Тедди Люпина.
Теперь - вот уже дюжину дней как - ничего из этого больше не существует. Ни кактуса, ни стола, на котором он стоял, ни Тедди Люпина, с его дурацкой привязанностью к опасным подопечным, от агрессивных растений до оборотней, и самой яркой детской улыбкой. Отдела, в котором Арчи когда-то работал, вместе с его рабочим местом, теперь не осталось тоже. И вот ещё. Его брата.
Воспоминание о Дэмиане и Тедди острой болью отдаётся в сердце - не воспоминание о них даже, но о том факте, что их больше нет. Сейчас, когда времени прошло ещё так немного, Арчи регулярно мечтает забыться, а забываясь, потом платит за это втридорога, словно заново проживая утрату. Сегодня ему удалось забыться - и забыть - почти на целый день: первая рабочая неделя в руководящей должности, для которой он совершенно точно не был готов, горящие сроки и все волнения - о том, готовы ли тексты, где нужные фото и не пропустил ли он при вычитке материалов какие-нибудь жуткие, позорные ошибки? В лихорадке дедлайнов у него вышло не думать так же и о том, что это первый воскресный выпуск с того самого дня: в прошлые выходные его было решено не выпускать.
Зато теперь, когда все его новые коллеги ушли, и он остался один, он...
Нет, не один, вообще-то. В полутьме редакции бьёт свет из-за полуприкрытой двери офиса Имоджин - значит, и она ещё здесь.
Арчи не хочет идти домой, не хочет оставаться со своими мыслями (и воспоминаниями) наедине и там, а потому - встаёт из-за стола и направляется к полоске света на полу. Подходя к двери, стучит по ней, воспросительно, два раза, после чего отворяет, заходя внутрь.
- Ещё тут? - спрашивает очевидное. Чуть помедлив: - Можно?
Имоджин Фоули. Его бывший, а затем, внезапно, снова нынешний босс. Женщина, которая, едва услышав его скомканный вопрос о работе, прозвучавший всего через несколько дней после того, как все узнали о погибших пропавших без вести в Министерстве, предложила ему место в редакции, подразумевавшее такую занятость, чтобы у него оставалось как можно меньше времени на то, чтобы думать о чём-то ещё, чувствовать что-то ещё. Тогда Арчи просто изумлённо кивнул и, отупевший изрядно от необходимости заново учиться дышать за последние дни, не задался вопросом. Но теперь, ему кажется, он ясно видит мотивы Имоджин Фоули. И, тем не менее, зачем-то ищет подтверждения, спрашивая:
- Почему ты на самом деле взяла меня обратно?
Почему поняла меня без слов?