Чем дальше растягивалась осень, тем больше Льюис ощущал себя в ловушке, и никак не видел из неё выхода.

Он привык задерживать дыхание на два летних месяца, деля дом с отцом, Ханной и - Люком, но затем всегда наступала школа, где несмотря на... всякое, всё-таки было полегче. В этот раз школа не наступила. Ни для него, ни для Люка. И это... сказывалось. Всё лето Люк протусил с друзьями, но осенью количество свободных друзей, видимо, значительно поредело: кто-то уехал за границу, кто-то поступил на дальнейшее образование, а большинство просто отправилось работать - конечно, в основном в Министерство, чай, определённого круга дети. А Люк - не уехал, не поступил и не отправился. И когда он исчерпывал себя в развлечениях соло, ему становилось скучно, и в такие минуты он неизменно вспоминал о брате. Что никогда не оборачивалось для Льиса ничем хорошим. Потому что и он тоже - не уехал, не поступил, не отправился.

Как понять, к чему лежит душа? Вопрос, который мальчик из обеспеченной семьи вроде него мог задавать без беспокойства о крыше над головой или куске хлеба на ужин. Вопрос, которым мальчик из обеспеченной семьи вроде него мог бы, наверное, вообще не задаваться, но его задавал периодически, хотя и в другой форме - "Ещё не придумал, чем займёшься?" - за завтраком отец, и у Льюиса скручивало желудок узлом вины, и он обещал обязательно определиться и, в зависимости от, написать длинное вежливое письмо кому-нибудь из влиятельных друзей отца.

Но он не хотел ничем заниматься, в этом была вся правда. По крайней мере, ничем, где требовались бы длинные вежливые письма-с просьбой о рекоммендации и чья-то порука. Льюис просто хотел бы... отдохнуть. Не так, как сейчас - с узлом вины в желудке и вечной злостью на собственную безынициативность, которую то и дело упоминал с привычным разочарованием отец; вздрагивая от громких стуков и чувствуя тянущее безысходностью "опять" от голоса брата рядом. Он просто хотел бы оказаться там, где никому ничего от него не будет нужно. В спокойствии. В безопасности. Одному. Но для этого нужно было что-то сделать - чего-то захотеть.

Поэтому он - пытается. Сидит за письменным столом в своей комнате за полночь, в окружении пергаментных листов, чистых и измазанных чернилами и смятых; сочиняет сразу дюжину писем для самых разных важных приятелей отца, из разных департаментов и сфер, уже без разницы, каких - спонтанный взрыв мотивации спонсирован очередным розыгрышем Люка, после которого Льюису всё ещё кажется, что ему нечем дышать, хотя воздуха в комнате достаточно. Сейчас сбежать бы, уйти бы в лес, хотя бы чтобы продышаться, но это всё - полумеры. Если он действительно хочет сбежать, по-настоящему, значит, нужно закончить эти чёртовы письма.

Громкий стук со стороны окна, и Льюис вздрагивает. Вскидывает голову.

- Нат?.. - резко поднимается на ноги, с громким скрипом ножек стула по деревянному полу. - Что ты здесь делаешь?

Ночь, холодный ветер из открытого окна и те же горящие глаза из-под чёрных кудрей. Льюис не смотрел в них так давно.

Нат... не в порядке, и это становится очевидно спустя секунду, ещё до того, как тот открывает рот, и Льюис оказывается у окна в мгновение ока. Шальной лихорадочный блеск в глазах, красно-синие пальцы и отпечаток красным на оконной раме, смазанная речь - улыбка такая, что у Льюиса щемит сердце одновременно тревогой и... чем-то ещё. Он протягивает руки к Наталиэлю, молясь, чтобы падать тот, если что, решил на него, а не назад, где Льюис уже не сможет его поймать. Картинка, чем может закончиться второй сценарий, слишком ярко встаёт перед глазами, и это придаёт Льюису решимости - спотыкаясь о корзину для бумаг, попавшую под ноги, и отпинывая её в сторону, он цепляет Миньярда за руки и тянет на себя. Тот почти падает с подоконника, и только поддержка Льюиса не даёт его коленям соприкоснуться с полом. От него разит выпивкой, потом и кровью. Он - всем собой инородное дело, в комнате и в жизни Льюиса - всё то, чего в жизни Льюиса быть не может и не должно. Льюис не в силах разжать пальцы и отпустить его, Льюис вдыхает его как фимиам.

- Что случилось? - спрашивает встревоженно. - Ты в порядке? Ты не в порядке.

Натаниэль Миньярд и порядок - вещи, совместимые весьма условно, и всё же. И всё же. Он не. И Льюис... Льюис, сквозь тревогу и беспокойство за него, чувствует себя виноватым за то, что рад его видеть. За то, что скучал по нему - и только теперь понимает, насколько сильно.

От признания Ната у Льюиса перехватывает дух, и остальные его вопросы он слышит уже на фоне, едва понимая. Пока он думал о том, что скучал по Натаниэлю невыносимо, тот просто... произносит это вслух. Так, как будто так можно. Так, как будто это не тайна из тайн. Впрочем, спешит напомнить себе Льюис, Миньярд очевидно сильно пьян. Вероятно, он сам не понимает, о чём говорит, и не вспомнит об этом поутру, а ему, Льюису, никак нельзя принимать это близко к сердцу, чтобы не разочаровываться.

- Я... да, выпустился уже, - отвечает запоздало. Смотрит в отчаянные, лихорадочно блестящие глаза напротив, затем - на пятна крови на своей вот ещё только что белоснежной рубашке. Нату нужна помощь - эта мысль, твёрдая и понятная, наконец находит своего адресата, и Льюис коротко бросает: - Сиди тут. - После чего, чтобы сгладить резкость, неловко касается плеча Натаниэля и быстро уходит в сторону ванной комнаты.

Больше всего он боится, что по возвращении найдёт лишь смятое покрывало на кровати, кровавый отпечаток на стене да распахнутое окно. Но нет, когда он возвращается в комнату с аптечкой под мышкой и небольшим тазиком с водой и губкой в руках, Натаниэль сидит там же, где он его и оставил.

- Помоги мне снять с тебя куртку, - просит, но больше требует; помогает неверным рукам вылезти из рукавов.

Откладывает куртку в сторону, затем опускается на колени и берёт руки Натаниэля в свои, лишь в следующее мгновение изумляясь собственной дерзости. Но и это наблюдение быстро сменяется другим: вид чужой крови, чужих ран печалит и тревожит его, тем более, что они совсем ему не чужие.

- Что случилось? - тихо спрашивает он, поднимая глаза и встречая взгляд Натаниэля.