Он смотрел на своё отражение. И спрашивал себя, а чего он добился? Со своей этой лестницей из амбицией, оказавшейся стремянкой. Ему всегда казалось, что он выше, что он особенный, что нет никого круче. Что он - главный персонаж в центре мира. Иногда проявлял излишнюю скромность, но ради похвалы. Так он удобрял нарциссизм, пока другие поливали его чувство собственной важности. И он день за днём убеждался в своей уникальной неповторимости. Искрометный эндемик собственного воображения.
Но кем он стал? Чего добился? Важно даже не это. И не депрессия, на которую он натягивает мусорный мешок публичной улыбки. А важны ощущения. Важно чувство покоя и удовлетворённости. Этого не было. Его любили, ему завидовали. И это как героин. Или хуже. Нет. Это был «крокодил». Дешёвый наркотик слов одиночества, который выступал гнилью на коже, пока она не съедала руки, лицо, ноги.
Ему не нужна вся любовь мира. Ему нужен кто-то один. Кто будет любить только его, видеть только его. Ему бы хотелось стать солнцем в чьей-то галактике.
Но об этом он не расскажет. Никому и никогда. Он может шутить о суициде. Может рассказывать о бренности бытия и сыпать тленом, при этом в упоении поглощая комплименты. Но о своей слабости. О своей настоящей слабости он расскажет только себе. О там, что самозванец. О том, что лишь обрывок кожи с фрески «страшного суда» в Сикстинской  капелле. О том, что лишь хочет казаться недосягаемым божеством, когда на деле прячется под плинтусом. И в итоге единственное, в чем он убедительно правдив, так это ложь. Ложь, которую он проповедует миру, собирая толпы фанатов. Ему страшно не оправдать ожиданий. В кошмарах видит, как маска трескается,  и все они видят, как рассыпается образ. Как он тщетно пытается подобрать фрагменты нарисованного себя, сотканного из современных заповедей. Такой вот Иисус мейнстрима. Начитанный, не стесняющийся искромётно выражаться в полёте мыслей; отличающий «Времена года» Вивальди по первым нотам. Красивый, живущий на спорте и ухаживающий за собой; ведь тело - это храм; и плевать, что в облицовку вложены биткоины, если внутри приступ терроризма нереализованности. Самодостаточный, конечно же независящий от мнения большинства и неприкасаемый для стадного чувства кретинизма. Обеспеченный... да-да, способный заходить в магазин и брать все, что захочется, не смотря на ценник; цена - это же такая глупость; как и целый мир, заключённый в двоичный код.

Сегодня он проснулся в Англии. Отвык от этой промозглой туманности за окном. И теперь его будто швырнуло в прошлое выбросом застоявшегося консерватизма. Им здесь все провоняло. Даже квартира Остина, в которой Аргус теперь жил, присматривая за псом, пока его хозяин вместе со своей новой девчонкой отправился в Тибет для духовного обогащения и познания своего инкарнационного креста... Даже эти квадратные метры напоминали прогорклое масло. И Аргуса тошнило. Тошнило от кошмаров, которые он видел во сне. И наяву. Особенно этот пёс. Как там сказал Остин?.. Ксолоитц... шолотцу?.. Короче, мелкая срань из Мексики. Примитивная и голая. Она была старой. Почти беззубой. Язык странно вываливался, из-за чего Кико казалась ещё более жалкой, чем есть. Аргус боялся, что животное сдохнет, потому что она всегда скулила, плохо ела и у неё слезились глаза. Должно быть тосковала по Остину. Аргус надеялся, что это не смертельно.

Он не был уверен, что в Лондоне вообще существовал хороший сезон. Но вот зима точно был худшим. От него веяло пессимизмом. И Аргус ощущал это, угрюмо поджимая губы и затравленно оглядывая мокрые улицы. Будто их покрыла мокрОта. Потому что Лондон всегда кашлял. И гадил, конечно же. Как старик с недержанием. От этого города разило. И Аргус не хотел быть свидетелем этого убожества, а просто хотел найти брата. И на этот раз забрать его в Америку. Обижаться он будет в любом случае. Но пусть лучше в поле зрения.
А перед тем, как мужественно игнорировать детские протесты, Аргус решил зайти в знакомый паб, чтобы поднять настроение. И градус в крови.

- Какого хрена... - в замешательстве произнёс он. Мысли вслух. Ничего личного. Приятно завершить поиски на старте. Но теперь все это казалось какой-то глумливой сатирой.
- Ты идёшь со мной, сраный игнорщик, - схватив брата за шкирку, Аргус почти вырвал его из окружения. Джош явно не ожидал увидеть его здесь. Конечно, он же должен быть в Америке и курить кальян. Но он здесь. Смотрит на Дарлу застывшим взглядом. На мгновение успокаивается, пока изумление берет верх, а маска беспечного пренебрежения  загружается в систему. Пока ему медленно становится тошно от самого себя. Почему он все ещё пытается кем-то казаться перед ней? Должно быть она - напоминание всего худшего в нем. И от неё он невольно может заразиться прошлым.

Аргус чувствует, как Джош вырывается и матерится. Кроме этого он ощущает, как его молчание затянулось. Неприлично. И пора уже было что-то сказать. Или хотя бы моргнуть. Но он смотрит на неё. И будто тонет в омуте памяти.

- Завались. Иначе сломаю кадык, - Аргус отпихивает брата. И обращается к Дарле. Они так давно не виделись. Их многое связывало. И если бы эту связь можно было ощутить физически, то для Аргуса она бы стала колючей проволокой. - Я так понимаю, ты решила за ним присмотреть?

Вокруг было полно людей. Но Аргус ощущал, как запутался в этом миге, чувствуя одиночество в целой толпе пьяного угара. Он знал, о чем она думала. Все нелестные комментарии бегущей строкой светились в ее карих глазах. Но ощущать ее замешательство было… приятно. Это льстило. Или нет. Аргус так и не смог подобрать верный кусочек пазла, чтобы закончить мысль. Но Дарла уже обросла самообладанием, вспоров очаровательно-неряшливый оскал.
Аргус ощутил пустоту. Пустоту и разочарование. Перед ней. О ней. О них. И о себе. Смешанное чувство. Хотелось выпить. Он слишком долго был трезв, чтобы переносить на себе безжалостный взгляд Лондона, перед грубостью которого он был всего лишь жужжанием назойливой мухи.
И Дарла. Аргус даже себе не мог признаться, чего ожидал. Хотел бы, но слишком боялся. Был не вооружён. Пришёл с пустым магазином и деревянной шпагой против ее сощуренного взгляда, снимающего скальп равнодушия. Обнажая нервы и тыкая в них заряженными иглами.
Он не хотел начинать все заново. Не хотел становиться жертвой отчаяния. Этой гнусной зацикленности чувств.
И пока Аргус пытался убедить себя, что все хорошо. Пока пытался заполнить пустоту в груди злостью к Джошу. Пока занимался любимым самообманом, Дарла успела достать порцию ножей из рукавов. И первый же с болезненной точностью попал прямо в цель.

Филч.

Теперь это казалось полузабытой шуткой. Неудачной и обидной. Обидной от того, что это правда. И о нем.
Он давно перестал быть Аргусом и уж тем более Филчем. И это сочетание букв омерзительным скрипом сорвалось с ее языка. И его скулы свело от бессильной злобы. Но если он скажет о том, что не хочет слышать этого имени, то она обязательно будет повторять его, пока не охрипнет. Потому что она была невыносима. Потому что знала это. И наслаждалась этим наперекор здравому смыслу. Впрочем, здравый смысл рядом с Дарлой звучал до парадоксального нелепо. Фонил и кричал. Они несовместимы. И отталкиваются друг от друга как пара магнитных полюсов.

Аргус резко отвернулся, помедлив лишь пару мгновений, когда ее пальцы обожгли лицо.
Он полуприкрыл веки, задержав стылый взгляд на парочке, которая молчаливо наблюдала за происходящим.
Ощущал себя инородным телом. И в тайне хотел разбить одну из бутылок за стойкой бармена и розочкой оставить автограф на каждой глотке в этой дыре.

Филч. Старший. Да, теперь это он. Но это не делает его таким, как отец. Он никогда не станет куском дерьма. По крайней мере он не будет трахаться ради того, чтобы породить несчастные пузыри крови и мышц, которые лопнут к тридцати пяти годам. И уж точно не станет звать замуж девушку. Потому что это равняется убийству. И если уж однажды ему придется лишить кого-то жизни, то сделает он это с художественным размахом.

Лондон, Дарла. Лондон. И снова Дарла. Никто так не напоминал о том, кем его все считают, как Дарла. Она словно доказывала своим существованием, что все здесь запомнят его лишь Филчем. Лишь тем, кем он никогда не был. И быть не желал. Запомнят стереотипы. А ведь он живой, а не горстка пронумерованных грехов.

А между тем он обещал себе не сожалеть о том, что невозможно изменить. Это как все равно, что убиваться о том, что ты человек, а не кот. Бесполезная трата времени на пустые сожаления. Не стоит прогибаться перед тем, что от тебя не зависит. Например, рождение с конченным проклятьем. Это как родиться дауном или сиамским близнецом. Виноват кто угодно: генофонд, днк, бог, Аннушка, пролившая масло. Но не ты.
Шанс на обыкновенность утерян, как большинство произведений Босха, как «танго смерти», которое играл оркестр из заключённых в концлагере Яновский во время пыток.

В конце концов его жизнь - это улика и мемориал фамильных преступлений.
А из чего складывается мемориал? Из костей. Из обид. Непрощенных и незаживающих. Воспалённых и рецидивных. И каждая из них рудимент, вцепившийся в Аргуса. Он вспоминает прошлое. Эту дыру вместо повседневности. Все это было настоящим адом, замкнутым кругом за колючей проволокой, из которого не было выхода. По крайней мере живьём.
Он сменил имя. Кто-то скажет, что это бесполезно, и ты тот, кто ты есть. Аргус согласится, вот только никто не знает, кто он есть. Над ним стервятниками кружатся стереотипы. И людей от этого можно излечить лишь новым именем. Ибо, когда он говорит «снег», то все думают «белый», а когда он говорит «Филч», то все думают «Слава богу, не я».

Англия, как фильм ужаса. Нет. Как скример, длиною в 19 лет.
Нужен новый проект, чтобы отвлечься.
В его работах есть определенный символизм. Как цвета у Блока. И вот в его понимании тридцать пять - число смерти. Число, замыкающее круг. Как мировой змей, кусающий хвост. Поймёт лишь он и Дарла. Остальные бросали задумчивые взгляды, пытаясь проанализировать глубокую метафору цифр. Аргус объяснял, что три с половиной, если вспомнить банальные правила математики, округляется до четырёх; тогда уже возникает число сорок, которое и является смертью. Но так, как никто толком не знает, что ждёт нас после (все или ничего), то жизнь граничит между тремя и четырьмя. Как неопределённость Шрёдингера, как полужизнь или полусмерть.
Подобный соус к презентации зацепил публику. Все были в восторге.
Эш Леманн «Неопределённость смерти», гласили заголовки. Что достаточно иронично. Среди многих переменных, это единственная постоянная его жизни.

- Джош, у тебя был брат? - исказив голос, передразнил Аргус, раздраженно взглянув на Дарлу. - Охуеть как остроумно. Извини, что без оваций, - он пытался не плеваться сарказмом. Но ведь никто от него не ждал сдержанности. Или… джентльменского набора учтивости. Это же Филч. Какие тут манеры? Он вообще знает это слово? О нет, конечно, нет. Думаете Филч что-то знает? Нет-нет. У него даже брата нет.
- Истокам? - насмешливо переспросил он, поднимая взгляд к бармену, теряя терпение. - Ааа… это вы так своё сборище назвали, - он трогательно улыбнулся, конечно же с львиной долей сарказма. Не зря он учился на гриффиндоре. - Мило. И моего не_брата сюда тоже ты затащила?

Аргус взглядом проследил за тем, как Джош опустился на скамейку, не теряя напряжение натянутой гитарной струны. Коснёшься его - лопнет.

- Я не прощался. И, - он понизил голос до шепота, - если ты не хочешь, чтобы я раскроил череп кому-нибудь из твоих друзей-обмудков, то ты пойдёшь со мной и все объяснишь. Не хочу ломать тут твой авторитет при всех… И, так уж и быть, признаюсь, что Джош пойдёт со мной, только если ты его пнешь в мою сторону. Я знаю, что ты любишь быть стервой, но давай не сейчас. Мы оба хотим, чтобы я сьебался отсюда. Так что… - Аргус глубоко вдохнул, словно возвращая хрупкий мир в груди, - давай просто поговорим. И я оставлю вас деградировать дальше.

Он никогда не отличался особенной благодарностью. Да. Никогда. Даже не особенной, а просто благодарностью. Что это вообще по сути такое и где это применяют? Дарить благо. Для таких щедрых жестов он был слишком эгоистичен. А еще Аргус не был благодарен, потому что не знал за что. Может... за любящего отца? О да, его напутствия шрамами ложатся на коже. А... подождите, может заботливая мать? Единственное о чем она заботилась, так это о том, чтобы прогибаться до конца своих дней. За что там еще благодарят? Рождество? Пытка, увешанная сверкающими гирляндами. Школа? Трата времени. Друзья? Их можно посчитать по ножевым ранениям в спину. Любовь? Лучше даже не начинать...
В конце концов единственное, за что мог благодарить Аргус, - за проклятье. Сомнительная причина для благодарности. Но он отказывался от инертного существования здесь, хоть и понимал... Понимал, что если мир достигнет абсолютного нуля, снизойдя до замочной скважины Лондона, и если кроме этой открытой раны ничего не останется, то мир все еще будет жить. Потому что скважина не бесплодна. Пусть и родит она только гиен с зелеными челюстями, жаб и ублюдков.
Он никогда не отличался особенной благодарностью. И это правда. Пусть эта гравировка будет иронично царапать черный мрамор.
А ниже кто-то размашисто подпишет перманентным маркером: "и никогда не был особенным братом, сыном, другом (нужное подчеркнуть)".
Аргус был не против всех этих регалий. Ему было просто плевать. Ему было просто похуй.

Услышав Джоша, Аргус почти скривился в оскале. Презрительно. Даже брезгливо, будто смотрел на уродливое, но интересное насекомое. Правда в том, что он не испытывал всего того, что обнажилось на его лица на долю мгновения. Скорее это был страх. Но он исказился, мутировал, не желая быть обнаруженным. Да, Аргус боялся за крошку Джоша. Ему казалось неправильным, что после всего, что он пережил, он оставался таким... неприкосновенным для этого дерьма. Таким невинным в этой аморальной среде. Это было не смешно. Нет. Это было грустно.
Кто-то скажет: Аргус, да ты слабак; заточил зубы, уподобляешься миру, плывя по течению безнравственности.
Но беда в том, что в этом мире - в мире без жалости, в мире без сострадания - нужны стрые зубы и сердце горной породы. Иначе твой брат уедет в Америку, оставив тебя один на один с Дурслей.
Он бы мог извиниться перед Джошем. Пустить, словно заезженную пластинку, речь по радио. И заставить пестрить плакаты на каждом фонарном столбе, которые обязательно обоссыт дворняга. Но не станет этого делать. Потому что в этом нет смысла. Джош ему не поверит, а Аргус не умел корчить сожаление на лице. Вся его искренность скатиться до ебаной иронии. И он только все испортит. К сожалению, их эмпатия растворилась где-то в одной из этих кружек сливочного пива.
Поэтому Аргус не станет извиняться. Этим он тоже не отличался.

Но Джош с его этим банальным "мы - друзья". Боже, словно это аргумент высшего порядка. Будто эта фраза пропуск в рай. Скажи "мы - друзья" - боль исчезнет. А также исчезнут проблемы, ипотека и глобальное потепление. "Мы - друзья" - плацебо. "Мы - друзья" - слоган наивности. "Мы - друзья" - гимн идиотизма. Аргусу не смешно. Аргусу жаль. И если кому-то вдруг показалось, что на его губах хищно сверкнула улыбка, то это была игра света и тени. Игра сожаления и бессилия.

Нет, Джош. Он не завидует. Ему бы просто не хватило смелости быть таким тупицей, как ты.

Темная волна ее волос вдохнула и всколыхнулась, когда Дарла направилась сквозь полумрак, сквозь шум, сквозь стук стаканов о столы. Тут была ее территория. А сам Аргус едва сопротивлялся, чтобы паб не отрыгнул его. И раз уже прозвучало такое понятие, как зависть, то Аргус мог сказать, что нечто подобное может испытывать только к Дарле. Но, как бы не хотел, в этом не было злости. В этом чувстве было восхищение, уважение. Она всегда с легкостью шла, чем бы ее путь не был устлан. Будь это шелк или разбитое стекло. Она не перестанет улыбаться. Так дерзко, почти остро. И в ее глазах не погаснет этот янтарный огонь. Но Аргус не собирался пытаться ее повторить. У него свой смысл, у него свои пути. И он может идти, как шел. Ему все нравится. Как казалось.
Зато Эш Леманн любил жизнь и любил ее жить. Что еще нужно?

- Скоро, - лаконично отозвался Аргус, не теряя сомнамбулической неопределенности. Скоро... По крайней мере он на это надеялся. Он был не против остаться, чтобы со всеми увидеться. Со всеми магглами. С его друзьями из Сохо, которые не знают никакого Аргуса. Никаких Филчей. Только с ними можно было свободно дышать. И это ложь, которая была правдивее всех тех лет, проведенных во мраке.
- Меня здесь ничего не держит. Кроме, - он поднял к ней взгляд, позволив кромешному молчанию на мгновение затопить расстояние между ними. Расстояние не физическое, а ментальное. Тут были не шаги - пропасть. Она разинула пасть и ждала, когда Аргус ошибется. Когда он бездумно выпалит это истошное "ты" и задохнется от ужаса искренности. Когда Дарла посмеется над ним. Потому что его чувства всегда были неуместны. То слишком рано, то слишком поздно. Почему бы просто не повести траурную ленту "никогда"? - Джоша.

Это тоже была правда. Но не такая болезненная. Поэтому о ней он мог говорить.

- Я знаю, о чем ты думаешь, - Аргус едва заметно улыбнулся, незаметно для себя смягчив тон. Словно при отсутствии окружающих он мог забыть, что зол на весь мир. Зол и отчаянно этого не понимающий. - Но со мной ему будет лучше. Везде лучше, чем здесь... И что эта за херня такая эти "Истоки"?