АЛЬФИУС АРЧИБАЛЬД ЭЙВЕРИ
Alphaeus Archibald Avery
| ВОЗРАСТ: 37 лет [родился 3 мая 1990-ого] |
ИМУЩЕСТВО
Волшебная палочка: боярышник / сердечная жила дракона / 13,3 дюйма; прямая и совершенно не гибкая, обладательница посеребрённой рукоятки, испещренная руническими символами по всей длине - гравировка визуально похожа на клятву медика "не навреди", на деле же является переводом бетховенского "es muss sein"
Средство передвижения: аппарирует также легко и непринужденно, как и пользуется общественным транспортом;
Артефакты: омут памяти и коллекция воспоминаний к нему - используется в качестве дневниковых записей экспериментов и надежно скрывается от посторонних глаз. Каждое воспоминание Альфи дробит на три и более пробирки, а учет колб ведется согласно тайного шифра - Эйвери прекрасно понимает, на сколько лет в Азкабане может поменять данную коллекцию;
Домашние животные: раб - внебрачный сын дымчатого мэйнкуна и низзла;
ИСТОРИЯ
Альфи из тех ребят, которые не испытывают щенячьего восторга и слепой гордости за то, что родились в богатой семье чистокровных волшебников, чья фамилия с завидной регулярностью светится в передовицах газет. Он не был единственным ребенком в семье, но с самого начала позиционировался как будущий глава рода, что накладывало определенный отпечаток на его воспитание и перечень требований, которые ему предъявлялись - младшая сестра смотрела с неподдельным восхищением в адрес его смиренной стойкости и в сердцах радовалась, что её эта участь миновала. Альфи и Генриетта на деле не являются единокровными родственниками, хотя никогда об этом не задумывались всерьёз. Отцом Альфиуса является Гидеон Эйвери, брат Арчибальда - отца Генриетты. У их матери - Аделаиды - были довольно вольные нравы.
Его детство прошло под эгидой великого ожидания - матушка шептала заместо колыбельных, что однажды Тёмный Лорд вернётся и они заживут полной грудью. Альфи этого не понимал, но успешно изображал одобрение, каким только шестилетний ребенок может ответить своему полоумному родителю. Когда Лорд восстал из праха, младший Эйвери так и не понял всей торжественности момента. Не понял и горя, разбившего их семью в дребезги, когда Тот-чьё-Имя-нельзя-называть пал. Понял лишь, что о дне рождении в тот год можно забыть, что отца он теперь уж не скоро увидит, что семье их теперь придется тяжело. Генриетта смотрела на него огромными голубыми глазами, не открывая пальцев от манжеты его мантии, и даже голос её дрожал. Что с нами будет, Альфи?
Жизнь, Генриетта. С нами будет жизнь. Всё это волшебник пережил стоически. Суд над отцом и дядей, арест имущества, череду допросов и судебных слушаний, в которых приходилось принимать участие. Арчибальду и Гидеону не было предъявлено обвинительного приговора - оба брата не дожили до суда, скончавшись в камере предварительного заключения. Говорят, виной тому мышьяк - авроры не нашли следов темной магии, хитвизарды не углядели в случившемся состава преступления. Обвинения с семьи Эйвери были сняты и Альфиус, по достижению семнадцати лет, должен был стать законным наследником того, что осталось от состояния семьи. Но даже это не трогало струн его души.
Жизнь в Хогвартсе не принесла ему радости. В социализации, в прочем, она тоже не особо помогла - на них с сестрой смотрели волком, не упуская возможности поддеть за больное. Жаль только ни у Альфи, ни у Генри ничего не болело и все упреки горохом отскакивали от воздвигнутой ими непроницаемой стены самоуверенности. Брат отправился на Рейвенкло, сестру определили на Гриффиндор и это, пожалуй, будто стало для Эйвери еще одним доказательством своей невиновности - градус недовольства постепенно угасал и вскоре вовсе сошел на нет. Произошло это через семь лет, когда, достигнув совершеннолетия, Альфи распорядился поделить половину семейного состояния между нуждающимися благотворительными фондами, а оставшуюся часть разделил между матушкой, сестрой и собой. Продал фамильный особняк, вырученные деньги вложил в благоустройство Мунго и на какое-то время исчез с магических радаров, опускаясь на дно маггловской жизни.
Альфиус Эйвери поступил на медицинский факультет и с отличием прошел курс обучения по специальности клиническая психиатрия. Когда он оказался на пороге св. Мунго, у него за плечами уже был опыт работы с душевнобольными. Усердием и талантом он смог обелить своё имя, которое нынче ассоциировалось не столько с Пожирателями, сколько с подающим большие надежды колдомедиком. К сожалению, предмет его исследований, тревожащий сердце волшебника больше, чем благополучие пациентов, иногда требовал от него нечестной игры, на которую сам Альфи закрывал глаза. Снискав уважение среди коллег, он стал чуть свободнее в специфики своей деятельности - с большой властью приходит большая сила. Большей части его пациентов действительно становилось лучше и те умалчивали, что методы мистера Эйвери большую часть времени казались сомнительными и даже опасными. Тех же, кому лечение не помогало, многие считали безнадежно больными и не прислушивались к словам, сказанным в горячке бреда. К тому же, эти несчастные люди имели свойства умирать: кто посредством самоубийства, кого неожиданно брала за жабры пустяковая болезнь, разраставшаяся до размеров драконьей оспы на фоне ослабленного иммунитета. Слишком незначительный процент для того, чтобы обращать на него внимание. Зато у него был метод
В виду своих обязанностей перед чистокровным родом, Эйвери старший заключил помолвку с молоденькой Вивиен да'Шаньти, наследницей древнего французского рода - на помолвку она подарила избраннику кота, которого тот окрестил Рабом. Рабу уже десять лет, а дело меж Альфи и Вивиен все никак не идет к свадьбе. Альфи живет в квартире на Piccadilly Circus один, большую часть своей жизни проводит на работе, работу приносит домой. Ей и живет, не видя в том ничего предрассудительного. Единственный человек, которого он подпускает к себе - сестра, делящая с ним полномочия колдомедика на пятом этаже. Ей достаются физические увечия, ему - несовершенства человеческой души.
Ему любопытно наблюдать за магглами. Пытаться разгадать природу их хрупкости и самобытности. Причину, по которой столь слабые личности могут дать магическое потомство. Ему интересен феномен сквиббов, ему интересен секрет разума кентавров. Он одержим загадкой магии, её симфонией, её арией. Он хочет взломать её код изнутри, подчинить желанием разума, сделать понконтрольной. Ему хочется быть богом. Когда-то давно, еще в годы школы, когда матушка в сотый раз одергивала себя от нелестного высказывания в адрес наводнившего Косую аллею маггловского потока, ему просто стало любопытно уловить различие между этими мирами. Детский интерес, юношеский энтузиазм - ничего большего. Тогда ему казалось, что если наделить магией всех, то никогда в жизни больше не случится второго Лорда, ведь все станут равны. Но годы шли, злой гений креп и рос, идеи менялись и светлые идеалы уступили дорогу мании. Когда в его жизни появилась Аллегра, всё это уже было возведено в абсолют.
Ему интересны люди. Ему нравится снимать с них защитные шелка, в которые те кутаются, пытаются упрятать за тем суть. Их пороки, страхи и грехи. Ему нравится обнажать людей, видеть их настоящими, на пределе эмоций. Сам Альфиус вряд ли может испытать весь спектр ощущений, который пытается выудить наружу из других - его эмпатичность замерла на уровне опаленного пламенем камня. Если дело не касается его исследований, то Эйвери слишком сер. Оттого с таким упоением волшебник наблюдает то, чего лишен.
Есть в личности Альфиуса противоречие столь явственное, что грешным делом появляется желание наделить его хлестким диагнозом "шизофрения". Тяга к познанию превращает волшебника в настоящего монстра, искажая светлые черты до неузнаваемости, гротеска. Всё лучшее становится худшим, а худшее... Исчезает под натиском энтузиазма и одержимости идеей. Пока речь не заходит о его научных изысканий вам выпадает случай завести знакомство с флегматичным, саркастичным джентльменом, которому слишком скучно жить, а умирать еще до боли рано. Но если в дело вмешивается безумное увлечение Альфи... Что ж, то это уже совершенно другой волшебник с дьявольским блеском в глазах, а вы для него - всего лишь объект исследований. Джекилл или Хайд. Хайд или Джекилл? Ни одно из этих имен не передаст сути, пока вы не встретитесь с безумием лицом к лицу. Впрочем, стоит отметить, у него очаровательная улыбка.
Любит музыку часовых механизмов. Раньше даже занимался коллекционированием часов и каждое утро начинал с их отстройки. Медитативно, вдумчиво - хобби расслабляло. Потом оно ушло на задний план: в какой-то из дней волшебнику показалось, что мерное тиканье десятка механизмов отвлекает его от работы. Бег мысли двигался в разрез с ходом секундных стрелок, вызывая неприятный, ногтем скрежещущий по стеклу, резонанс. Волшебник почувствовал фальшь, то, что некогда казалось ему совершенным, предало. Тогда он и уничтожил всю коллекцию, экземпляр за экземпляром. Выжил лишь брегет, чьи стрелки остановились несколько лет тому назад - он переждал бурю. Сейчас же, в минуты глубинных раздумий, Альфиус то и дело прикладывает к уху эти часы. Закрывает глаза и вслушивается в их механическое звучание, пытаясь проникнуть в самую суть, разгадать тайный шифр и найти ответ. В часах, как полагает Эйвери, заложен ответ на все вопросы, ведь что если ни время - краеугольный камень всего сущего?
Не доверяет зельеварам. Считает их ремесло блажью неуверенных в себе юнцов и великовозрастных трусов. Одно дело заклинание - вызов брошенный в лицо, атака требующая обороны или контрнаступления, но зелья... Брошенные в глаза песок, осторожный удар кинжала в спину. Зелья упрощают тяготы морали и каждой твари обещают сладостное наличие прав на поступок. Нет, зелья лишают волшебников благородства и чести;
В зеркале Еиналеж увидел бы главенство разума над моралью, жизни над смертью. Великое знание. В этом зеркале Альфи увидел мир, в котором матричный код магии расшифрован, препарирован на плеяду доступных элементов и покорен разумом волшебников. Мир, где возможен эксперимент доктора Франкенштейна, где смерть - не более чем простуда. Мир, в котором нет необразованных личностей, в котором магия пропитывает все сферы жизни. Дивный новый мир.
Его боггарт становится зеркальным отражением Эйвери - потерявшим память, знания и возможность мыслить. Немощный, беспомощный в рассвете Альцгеймера;
СПОСОБНОСТИ И УМЕНИЯ
Освоил не вербальную магию - для того, чтобы сотворить заклинание не видит острой необходимости его произносить. Способность эту хранит в секрете, используя качества козыря в рукаве. Будучи колдомедиком, поднаторел в зельях и чарах. Также хорошо осведомлен в анатомии - неоднократно принимал участие во вскрытиях и ассистировал на операциях колдохрирургов. Неплох в гербологии, знает соки каких растений можно использовать за основу обезболивающих и дурманящих снадобий. Прекрасно разбирается в том, как устроен человеческий мозг - спасибо за это маглам и их системе образования. В трансфигурации не так искусен, как бы того хотелось, но на жизнь хватает: может преобразовав материю соорудить тайный стеллаж в кабинете или из берцовой кости по щелчку пальцев сотворить клинок. Умеет убеждать, достаточно харизматичен и обаятелен, если того требует случай. Хорошо чувствует слабые стороны собеседника и умеет виртуозно на них играть.
СОЦИАЛЬНАЯ ПОЗИЦИЯ
Максимально далёк от политики - любой режим хорош, если он не лишает его возможности проводить свои научные исследования. Маглов находит забавными, хрупкими, наигранно серьезными в своих житейских трудностях. Не примитивными, скорее непосредственно наивными, точно дети неразумные.
СВЯЗЬ С ВАМИ: @mayak0vsky | УЧАСТИЕ В СЮЖЕТЕ: с посильностью Гремучей Ивы |
Его пациенты, разбивая головы о каменные плиты пола, с пеной у рта клялись, что узнают доктора в даже в толпе на римской площади святого Петра. И ни один из них не лгал, нет. Просто это заложено природой разума - лицо Дьявола отпечатается на сетчатке глаз, въестся в подкорку и останется в памяти навсегда, стоит лишь однажды его увидеть. Но шутка в том, что сам Джекилл, сотню раз видевший его отражение в зеркале, уже не мог узнать привычные черты. Прошлая жизнь казалась далеким сном, выцветшей колдографией чужой жизни, едва ли касавшейся его собственной судьбы. Придуманная история, в которую он как и другие верил, но отпустил.
Солнце Тибета выжигало его трансильванскую бледность и румынскую остроту. Горный воздух перекроил его легкие, каменный ландшафт сломал походку и выправил плечи. Воды Непала смыли запекшуюся кровь, а мантры монахов вытеснили призраки писаний чернокнижников и декадентов. Годы терзаний выступили на черных кудрях ручейками едва заметного серебра. Жгучие желание Аники сделало его фениксом. И дышал он лишь потому, что эта храбрая девочка так захотела.
Он смотрел в зеркало и не видел себя. Потому, что мертвым не дано смотреть на живых. Им нельзя рассуждать, сопоставлять, сравнивать. Все, что могут мертвые - лежать в гробу и нести обет молчания по секретам, которых никто не узнает. Его отражение смотрело на своего хозяина, Джонатана Харпера, и в уголках темных глаз пряталась неприглядная истина, ведомая лишь зеркалам.
Джекилл сидел на пороге дома в позе лотоса, подставляя лицо золотым лучам уходящего солнца. По спине скользили прохладные пальцы вечера в горах. Это, как и запах аптекарских трав, было приятно. Тибетцы удивлялись, что чужакам, поселившимся в доме на отшибе, не нужны коровьи лепешки и керосин. Но они не обращали внимания на косые взгляды. Они не мерзли, или просто не предавали холоду значения. Когда наслаждаешься жизнью, с жадностью впитывая ту каплю за каплей, до холода и прочей ерунды не остается времени.
- Что это за место? - она ходит кругами по залу, осторожная, точно кошка. Грациозность и любопытство, движения легки и тягучи, но кажется. что в любой момент она готова выхватить палочку и контратаковать любого, кто посмеет посягнуть на её свободу. Джекилл опускает дорожную сумку на пол у входа и убирает волосы назад. Закрывает глаза, дает себе пару минут на то, чтобы перевести дух.
- Дом моего дяди. А может отца, - скрипучий голос насмешлив и холоден. Он все еще принадлежит дождливой Англии, в нем как и прежде звучат румынские интонации. Матей говорил, что здесь безопасно, но так же и его отец отзывался о библиотеке Калгори, спрятанной в идеальной памяти Милоша. Им всем оставалось лишь верить, что в этом мире должно оставаться что-то, что не предаст. Доктор ловит на себе встревоженный взгляд слизеринки. Не видит, но чувствует. Скалится в подобии улыбки и закрывает глаза ладонями прежде, чем опустится на старый лежак. Жестом приглашает девушку присоединиться и укрывает её своей мантией с меховым подкладом. На дворе отцветает август.
- Теперь это наш дом, приляг рядом. Путь был не из простых. У нас очень странная семья, это всё, что я могу тебе сказать. Это всё, что я сам о ней знаю. Спросишь у него как-нибудь. Весной он всегда возвращает на Тибет.
На лужайке перед домом пахнет аптекарьскими травами, где-то вдалеке разливается по порогам горный ручей, птицы доносят отголоски монастырских речей. Это все это было по душе Джонатану Харперу, не молодому но талантливому медику, последовавшему на восток в поисках душевного равновесия. Ему нравятся подъемы с первыми лучами солнца, домашние хлопоты, работа в саду и на чайной плантации, куда он приходит от нечего делать. Как дворовый кот в селении - не ждет приглашения, не требует особого отношения и уходит тогда, когда ему вздумается. Местные трудяги в знак благодарности проносят к дверям их дома молоко и кукурузные лепешки, их вкус кажется Джонатану родным. Шестой месяц он не произносит не слова и тишина нравится ему больше всего прочего.
Харперы искали просветления и покоя. Они поселились в старом доме на отшибе, начали вести врачебную практику, помогая местным с недугами и ничего не прося взамен. В основном это было долгом Джонатана, но иногда он просил помощи у своей невесты Мины, проводившей дни в монастырской библиотеке. Такова была их плата за знания и покой, скромное место под солнцем. Так они и жили. И никто не задавал им вопросов. Медитативный ход времени, вплетавшийся в их жизнь вместе с магией востока и принимавший форму выше леглименции. Они понимали друг-друга без жестов и слов. Угадывали свои желания и желания окружающих и жили в покое. Эта жизнь стала данностью. И это тоже нравилось Джонатану.
Решение податься на Тибет далось ему непривычно легко, словно доктор однажды проснулся с этой мыслью, данной ему от рождения, и вовремя пришедшей на ум. Молчание, физический труд, новые люди и знания - всё это стало румыну глотком свежего воздуха, после долгих лет гари и копоти. Казалось у него выросли орлиные крылья и он наконец понял, как жить с этим даром. Как оставаться на земле, не срываясь ввысь через каждый второй шаг. Потому что он, его драгоценная Мина, дарила ему и крылья, и почву под ногами.
- Я пришел за искуплением, - лицо дяди остается спокойным и безмятежным. Он медленно опускает на тахту пиалу зеленного чая и отводит взгляд к окну, не обращая внимания на родственника. Джекилл замирает перед ним на коленях, сжимая в руках шприц с морфием. Как и положено, он приходит к волшебнику с подношением, меняя свое желание на его. Но Матей не спешит с ответом. Проходит минута, другая, затем вечность. Оба они остаются неподвижны, лишь ветер играет с их волосами и пестрыми тканями восточных одежд. Затем старый румын произносит.
- Ты пришел за смертью, - его голос щелкает и хрипит, а губы искажает ехидная улыбка мудрости, - Только смерть может стать нам искуплением.
- Тогда дай мне её, - племянник не отступается. Аника снова проводит вечер в монастыре за книгами и это лишает его страха прекратиться здесь и сейчас. Потому что лишь взгляд её весенних глаз имеет над ним настоящую власть. Одно твоё слово и я буду жить. Одно твоё слово и я умру. Матей это видит. За прожитые годы он научился читать в сердцах. Быть может, слишком поздно, для себя самого. Дядя улыбается и кивает.
- Твоя смерть - молчание. В нем ты познаешь покой. Год тишины, один год. И может быть смерть примет тебя. Должна же она быть хоть к кому-то из нас милосердна. Возьми меня за руку. Я хочу подняться на гору, пока солнце еще не ушло.Джонатан Харпер был самым счастливым человеком на земле. Джекиллу Калгори такое и не снилось.
- Здравствуй, - сказал он не открывая глаз, не шелохнувшись, не произнеся ни слова. Только ровная линия обветренных губ надломилась, отражая на лице безмятежную улыбку. Аника всегда приходила неслышно, её мысли витали далеко отсюда - доктор считал, что именно это и позволяло ей оставаться незамеченной. Если сознание не здесь, то и тело, скорее всего, идет иными тропами. Иным измерением, оставляя земле призрачную тень своей ирреальной реальности. В том мире, наверное, не было звуков, но оставался ветер - румын чувствовал её запах. Неуловимый для слов. Это была одна из тех малых вещей, что он не мог объяснить, но принимал за истину без тени сомнения. Мужчина чувствовал невесту разумом, кожей, сердцем. Он был ей ровно столько, сколько она была им - ты сегодня поздно. Чай остыл.
Он открывает глаза и ловит её ладонь в свои руки. Оставляет на костяшках тонких пальцев поцелуй и, как это делают кошки, ведет головой по её бедру, подчеркивая своё право на то, чтобы быть с ней. Затем плавно встает - хлопковые штаны шуршат на ветру. Заправляет свое кимано и кивает в темные недра дома. Там на циновке давно ждет глиняный чайник и котелок с тушенной картошкой и мясом. Румын пропускает девушку в дом и напоследок бросает ленивый взгляд на горизонт. День умирает, а они живут.
После стольких лет это не перестает его удивлять и в груди щемит что-то тревожное, нежное. Ему неподвластное.
Отредактировано Alphaeus Avery (2020-09-01 11:24:33)
