2021

Забота от других людей всегда воспринимается Линчем спокойно. Когда ты малолетний дурак без инстинкта самосохранения, а потом непрерывно выпендривающийся перед друзьями подросток, взволнованные возгласы уже пропускаются мимо ушей. Он столько раз шлёпался перед Полли, что ласковые слова быстро заменились на закатывание глаз.

Но с Кавински всё, мать его, ощущается особенно. И замашка битой, и последующее, очень искреннее и простое «жив?».

Вау, думает Линч, плетясь на нетвёрдых ногах до раздевалки, ему не похуй, жив ли я. На поле слишком уже темно, ветрено и мокро, чтобы разглядеть выражение лица К., но звучит он… Не как человек, который просто переживает за объяснения перед старостой. Хотя всегда есть вероятность, что он просто выдает желаемое за действительно.

– Сопляк, – бурчит Найалл самому себе и тянет за край майки. Душевные страдания очень здорово выбиваются физическими. Рука правда болит очень неприятно, но шевелить он ею пока может. Был бы перелом, Линч со своими попытками вытащить её из рукава сходил бы в низзлову жопу. А ушибы противнее всего в их занятиях: недостаточно серьёзно, чтобы нормально поныть, но и терпеть как мужику тяжеловато.

Он стягивает ткань аккуратно, поэтапно, и на очередном участке невольно скрипит зубами. Кажется, не ушиб.

– А что, блядь, не похоже? – огрызаться на прибежавшего Кавински максимально некруто, но у Линча слишком быстро темнеет в глазах. Он опускает пострадавшую руку и дышит глубоко, вбирая и выпуская воздух с небольшой задержкой. Недавний круг почёта голышом по раздевалке намекает, что стесняться ему давно нечего, но под прохладным прикосновением пальцев почему-то ощущается острая необходимость прикрыться. – Всё нормально, отвали. Классно отработали, и всё такое, я сам дальше.

Но что этому внезапно заботливому мудаку слова, границы, и правда, когда на нём такое вообще работало: Кавински аккуратно, полупрофессионально прощупывает руку, выбивая из Линча очень болезненное фырканье. Взгляд сам пробегается по шкафчикам, у которых они совсем недавно пытались сожрать друг другу лица. Найалл закусывает губу, радуясь, что это так легко тонет в боли, и осторожно, мельком совсем поднимает глаза на нависшее над ним лицо.

И уже не может отвести их, тупой олень в свете ярких фар. Перспектива вправления плеча доходит до него медленно и приглушённо, как сквозь слои ваты.

2024

Гнаться далеко не приходится, да и болгарская принцесса не рвётся в таком состоянии духа на публику, к камерам. Даже рукоприкладство заканчивается так же быстро, как началось. Она реально слушает, хотя рука в хватке Кавински трясётся, будто от сильного холода – возможно, в продуваемом всеми сквозняками коридоре так и есть.

В другое время Ильяна, вероятно, закатила бы глаза почти до бэкфлипа: в газете была одна такая колдография рядом с папочкой, её потом перепечатывали при каждом удобном случае. Вместо этого у неё в глазах стоят злые слёзы, а на ладонях было бы легко заметить красные полумесяцы-отметки от ногтей, будь Кавински хоть сколько-нибудь внимательным к ней.

Может, любая другая отповедь на ней даже сработала бы. Но К. выдаёт то, что быстрее приходит в голову, и получает в ответ закономерное, но неожиданно хладнокровное:
– Еба майка ти, Дар. Иди празднуй то, как ты просрал.

Толчок в грудь даже со всей крошечностью Крам получается внушительным, снося Дариуса на полшага назад. Только благодаря этому она наконец выпуливается из коридора маленьким артиллерийным снарядом. А беспомощную тень ловца просравшей, действительно, команды внезапно цепляют за плечо и оттаскивают в сторону.

Хотя до этого Найалл целую минуту смаковал идею додрочить этот победоносный момент и запомнить его ещё ярче. Он ещё по дороге сюда мельком думал об унижении, о чувстве выигрыша, о глазах Кавински, которые смотрели бы особенно блядки снизу вверх, но это… Ощущение того, что какая-то очередная интрижка сейчас рассыпается прямо у него на глазах, почти заставляет Линча кончить без рук. Мешает только то, что до его заплывшего похотью мозга всё же доходит главная угроза.

– Да ничего она не скажет, – в голосе всё ещё чувствуется хрипотца и остаточное, сходящее на нет возбуждение. На Кавински нет ничего напоминающего форму, и к этому вопросов явно было бы не меньше, чем к драматичной сцене. Так что Линч тащит его, не особо сопротивляющегося, обратно в палату и с грохотом захлопывает за ними дверь. – Это эта… Принцесска, да? Я же не ослышался? Она же каждый чих свой потом прочитает в газетах. Да Крам скорее сдохнет, чем признается, что её парень сосал кому-то хуй в лазарете, ну правда.

Уголок губ невольно дергается с собственных слов, настолько по-идиотски они звучат. И совсем немного горячо, хотя это Линч очень усиленно заталкивает мысленно куда подальше. И даже целомудренно отходит, от двери, давая К. дорогу, хотя от вида раскрасневшихся, всё ещё влажных от слюны губ ему точно не легче.

– Или ты боишься, что она теперь не выйдет за тебя? Не нарожает десяток маленьких чемпионов, а, К.?

2026

Слава Мерлину, он не подходит ближе. Так и остаётся блаженно красивой картинкой, слегка опухшей ото сна. Найалла не сбивает даже то, что вся расслабленность разом стекла с Кавински, стоило выставить ему условия.

Очень странно залипать на его плечо, на обиженно поджатые губы, на злобно дергающиеся брови, когда тот выплевывает такую невероятно паскудную ответку. Линч тоже чувствует, как его медленно поддевают крючьями – осторожно оттягивают кожу на спине и продевают сталь, с каждой новой издевкой будто закрепляясь, чтобы наконец вздёрнуть его под потолок.

Этот ментальный БДСМ сложно было спутать с чем-то ещё. Сложно было позволить до этого хоть одной живой душе. У Найалла были такие славные, здоровые отношения со всеми, кто окружал его в Лондоне. У него была такая безукоризненная репутация безобидного раздолбая… Сложно было представить, что он может причинять кому-то боль. И вот теперь появился Дариус – вечная заноза, цепляющая его, куда бы он не сбежал.

– Для моих ко… Какой же ты еблан, Кавински, – хмыкает он, пожалуй, слишком уязвленно, но у Линча нет сил выверять каждую интонацию. – Причём тут мои крови? Может, мне просто рассказывать нечего!

Рядом с Кавински он не может быть собой, это Найалл понимает очень медленно, но отчётливо. Или, наоборот, что-то в этом ублюдке восстанавливает его единственно реальную версию: вот такую, вечно неспокойную, бешено вспыльчивую, готовую взорваться в любой момент.

Даже сейчас, глядя на вытягивающееся лицо, Линч знает, что нужно делать. Быть как можно дальше. Уйти, разрядить скапливающееся между ними электричество, это постоянное предчувствие грома. Вместо этого он сам подходит ближе, пусть всего на шаг.

– Ты не задумывался, что вся эта ситуация просто хуёвая, каждый раз? Что с другими твоими принцессами, мало было, нихуя не выучил? Я ничего не скрываю, смотан’як, мне скрывать нечего, – формулировки пацанских разговорников абсолютно перестают ебать Найаллу голову от злости, да и поэтикой он никогда не отличался; если Кавински нужны реально королевские оскорбления, пусть поищет, в Лондоне их дохрена найдётся. Зато сверлит ему лицо он отменно, полыхая взглядом так, как будто действительно мог бы прожечь насквозь не хуже Супермена. – Я просто не хочу. С тобой. Связываться. И что ты там думаешь, нас связывало – не хочу тоже.