У Эйдана руки в крови. Так ему кажется, когда он медленно открывает глаза после очередного кошмара.

В последнее время это происходит все чаще, его сны приобретают стойкий алый оттенок. Кровь везде: она щекочет нос, обволакивая вязким запахом смерти и страха,  остаётся металлическим привкусом на языке. Эйдан тонет в крови, не в силах даже кричать.

Он осматривает комнату, призраком выплывающую предметами из полумрака. Ничего нового: в тусклом отблеске зарождающегося утра все те же шторы в раздражающе-зелёный цветочек, стеллаж с книгами и тремя динозаврами из яйца «вырасти сам», часы, с мерным тиканьем отмеряющие время. Форточка хлопает на ветру, и оконная рама вторит ей недовольным дребезжанием.

Влажная простыня неприятно липнет к телу, и Эйдан приподнимается, чтобы отлепить ее от себя. Непреодолимое желание мыться - смыть все кошмары, смыть себя самого, отскрести вместе с кожей - гонит его в ванную. Там он долго стоит под душем, пытаясь понять, кто он на самом деле. Мальчишка, которому немного не повезло, или же монстр, которому приснился путанный и странный сон.

Он сплевывает под ноги, и стремительные потоки воды уносят в сток слюну вперемешку с кровавыми сгустками.

***

Тиш сказала: тебе не о чем беспокоиться, Бруно их заберёт. Возьмёт за младших из трех, окружив себя мальчишками Белл с двух сторон. Заберёт, как старший брат, как очередной парень Тиш. Как отец, которого один из них даже не знал. Эйдан представляет эту тошнотворно-умилительную картину, и его едва не выворачивает.

Хороший человек говорит, что Бруно нельзя доверять. Что он лжец и предатель, что за его спиной хор покойников похлеще, чем у самого Эйдана. Он не может понять, как такое возможно и почему про Бруно так говорят, почему кто-то так хотел бы станцевать на его костях призрачными ступнями, но хорошие люди ошибаются редко. Эйдан никогда не был хорошим и ошибался тысячу раз.

Бруно Эйдан тоже считал хорошим. Ему  до боли не хочется разрушать этот образ, не хочется верить в сгустившиеся над ними чернильные тучи, но при мысли о том, что Макс и Рон окажутся с ним одни, внутри него все предательски замерзает. Он беспокоится и стыдится своего беспокойства, не находит себе места, и лишь сильнее ненавидит себя самого.

Из школы ему звонят без двух четыре. Его братьев никто не забрал. Чертыхаясь так, что будь Тиш поблизости - незамедлительно дала бы подзатыльник, Эйдан собирается за две минуты. Еще за пять объясняется перед начальством, а затем пулей летит за Роном и Максом.  По дороге туда звонит на всякий случай по номеру Бруно, но не удостаивается никакого ответа. Равнодушные гудки раз за разом оканчиваются не менее равнодушным: «абонент не отвечает», и на третий раз Эйдан прекращает попытки достучаться до взрослого, которому совсем нет дела до братьев Белл. Эйдан думает, что может, оно и к лучшему: сейчас он сам заберёт своих младших, и все будет спокойно и тихо, и ничего страшного же не случилось.

Проблема в том, что Бруно действительно можно было доверить все, что угодно. И неприятная мысль щекочет Эйдану правый висок: что изменилось у Бруно, что щелкнуло в нем самом. Он бы никогда их не бросил вот так: ничего не сказав, просто не приехав за братьями в школу, ему ведь всегда было не все равно. Он научил их доверять ему, научил не бояться, не врать, говорить прямо. Рон и Макс любили Бруно, любили приготовленную им капонату, любили его шутки и тот шкафчик на кухне, который он помогал повесить после эпичнейшего падения посреди ночи.

Они вешали его вместе с Эйданом. В воскресенье, в десять утра, под чутким надзором Тиш, очень стараясь повесить ровно.

Так, как Эйдан, Бруно не любил никто из семейства Белл. Никто не был привязан к нему по-настоящему, даже Тиш. Сначала Эйдан думал, что новый сосед станет очередным Энзо или тем, кто был до и после него. Что будет смотреть футбол в выходные за их стареньким телевизором, собирать стопку пивных бутылок, возить Тиш на работу и однажды, в конце-концов, разобьет ей сердце, закончив их классную совместную жизнь следами слез на ее красивом лице.

С Бруно все оказалось иначе, но Эйдан об этом помалкивал. Он вообще боялся открывать рот, когда они оказывались вдвоём: он бы обязательно брякнул какую-то глупость. А после прокручивал бы ее в голове среди ночи, укоряя себя и думая, как можно было быть таким беспросветно глупым и маленьким. Ему едва ли не с самого первого дня хочется быть старше для Бруно, которого он по-своему боготворит.

Поэтому Эйдан стучит в его дверь, барабанит из-за всех сил. Притащивший домой младших братьев, когда это должен был сделать Бруно. Оставивший им обед и наказ сделать уроки сразу же после. Бессонный, уставший, выдернутый со смены, наверняка впоследствии лишенный премии, очень встревоженный. Старший из братьев, ответственный за них и за Тиш, потому кто еще, если не Эйдан, будет ее защищать. Кто еще будет помогать ей во всем, быть опорой и поддержкой, а не источником бесконечных проблем.

Эйдан - оголенные нервы сразу под содранной кожей.

И он даже не представляет, что будет, если Бруно откроет дверь. Он прокручивает в голове разные варианты, мысленно ругается, говорит что-то очень дерзкое. Ведёт себя агрессивно, высказывает претензии и сам едва не смеётся. Его фантазии - бред сумасшедшего, дурной трип, даже не какие-то мечты о несбыточном. Эйдан не умеет ругаться. Сдвинутые к переносице брови обычно делают других мрачными, Эйдан же становится похож скорее на озадаченного суриката, чем на того, кто всерьёз мог бы поспорить с загадочным, умным взрослым. С тем, от кого пахнет сигаретами и иногда лимонной настойкой.

По правде говоря, Эйдана мутит от химического запаха цитрусов. Он не любит ни апельсиновую газировку, ни джемы из горьковатых кожурок, ни леденцы с апельсинами в ярко-оранжевых фантиках. Он никогда не пробовал лимончелло, хоть и знает, что цвет у жидкости мутно-желтый. И ее аромат он, на удивление, любит.

Так пахнет дом: совершенно особенный запах, знакомый каждому, кто перешагивает порог собственного жилища после долгой разлуки. Эйдан ни в одном доме не задерживался дольше, чем на полтора года, но последний из них отчётливо пахнет алкогольным лимоном, сигаретами, тушеной капустой и сладковатой туалетной водой Тиш, стоящей у зеркала в тесной прихожей. Эйдану совершенно не хочется, чтобы что-то менялось. Чтобы в этот уютный, домашний мир втискивались сложности и проблемы, чтобы выяснялось, что Бруно - такой же, как и другие, может быть, даже хуже.

Кто-то шипит у него в голове, как чёрная мамба, словно откликаясь на какое-то копошение за входной дверью. Эйдан вслушивается. Даже перестаёт дышать, чтобы лучше расслышать, но все тут же стихает. Остается лишь галопом стучащее сердце. Ни хора, ни движения - ничего.

- Бруно?

Он зовёт негромко, чтобы другие соседи не слышали. Это привычка старая, еще с детства: стыдиться себя и своих проблем. Эйдану она кажется дурацкой, трудно искоренимой, но он дает себе слово однажды ее обязательно побороть. И зовет еще раз.

Эхо в подъезде разносит по этажу даже шёпот. В неконтролируемом беспокойстве Эйдан ковыряет пальцем облупившуюся краску на некогда белой стене. Она осыпается сухой пылью. Где-то далеко женский голос поет, умоляя вернуться в Сорренто.