ОЛВЕННА «ОЛЛИ» ФОУЛИ-МУР
Olwenna 'Ollie' Fawley-Moore
| ВОЗРАСТ: 29 y.o, 28 августа 1998. |
ИМУЩЕСТВО
Волшебная палочка: Кедр, перо феникса, 12 дюймов, несгибаемая.
Средство передвижения: Аппарация, порталы, летучий порох.
Артефакты:
- Фамильный перстень матери, который нагревается, когда собеседник начинает лгать. Олвенна надевает его только на особо важные встречи и мероприятия, предпочитая не грузить себя вопросами людского вранья в обычные рутинные дни.
- Самопишущие перья и зеркало, зачарованное на подбор удивительно изысканных нарядов. Настенное зеркало всегда старается высказать свое очень важное мнение и, порой, Олвенна к нему даже прислушивается.
- Зачарованные котлы и кухонная утварь - Олвенна не любит тратить время попусту, в том числе и на готовку, поэтому ей куда проще существовать в мире, где дома есть чему приготовить ужин.
Домашние животные: Персидская кошка Жозефина.
ИСТОРИЯ
«Пускай эта красота станет твоей тюрьмой».
Олвена была дрезденской куколкой. Фарфоровой игрушкой с большими голубыми глазами и снежным блондом. Её очарованием был покорён каждый знакомый матери, за исключением, пожалуй, отца, который во всем своём семействе признавал только своего первенца. Какое чудесное личико - ну, точно Агнес в детстве, а эти чарующие длинные ресницы, её маленькая копия, будто бы этот величественный гордый профиль изваяли из белоснежного мрамора. Ничего не было удивительного и в том, что Олвенна похожа на мать и нутром.
У Олли большая семья. В ней воспитаны особые чувства к этой семье, несмотря на то, что мнения об её отце ходят невероятно разношерстные. Салливан - отец семейства - запомнился ей дорогими подарками и кудрявыми куклами в разномастной бумаге, он присылал ей букет белых роз на день рождения и иногда даже трепал за щёку, когда у него «было время». В свою очередь, Агнес не старалась привить детям мысль о том, что их отец сказочный ублюдок и такого козла ещё нужно поискать, она просто стойко терпела. И дотерпелась. А Олли, не имев как таковой привязанности к собственному отцу, удивительно спокойно пережила расставание и скорый переезд. У неё был брат, мать и пушистая кошка - о чем ещё может мечтать маленькая девочка?
- О метле! - всерьёз отвечала Олвенна, довольно улыбаясь тому, кто задавал ей этот глупый вопрос, и наверняка ожидал услышать что-то про мечты о полноценной семье.
На факультете бытовало ошибочное мнение, что Олвенна - ромашка, неспособная за себя постоять, наивная и мягкая, которая поверит каждому брошенному слову, даже если оно - сущая чепуха. В этой безобидной и чарующей миловидной внешности был свой плюс. Никто на самом деле не догадывался, что же кроется за высокими скулами, темными ресницами и небесно-синими глазами.
Если говорить о темпераменте, то Олвенне, безусловно, подойдёт термин «лукавая». Она - лисица. Хитрая, по-своему мудрая, но не скользкая и ни в коем случае не двуличная, именно «лукавая», из-за чего сомнений в попадании на Рейвенкло быть не могло. Она, безусловно, будет улыбаться своей белоснежной искренней улыбкой в лицо даже тому, кто ей абсолютно не импонирует, потому что есть долг и есть воспитание, от которого никуда не деться. Она будет тянуть уголки губ в дрожащей улыбке, храня за сердцем свою самую страшную тайну, которая есть.
У них с Огастусом всегда были близкие отношения. Куда ближе, чем могли бы быть с родителями или друзьями: Олвенна ходила за ним гусиным хвостиком, рыдала матери в юбку, когда Огастус уезжал в Хогвартс и с гордым видом победительницы шагала с ним под руку на свое первое путешествие в Шотландские горы, когда ей исполнилось одиннадцать. Они отвечали друг за друга. И любили друг друга. На старших курсах Олвенна поправляет Огастусу его чёрно-золотой галстук и вытирает со щеки остатки чьей-то губной помады. Огастус отдаёт ей свою мантию, когда по дороге из Хогсмида на отряд обрушивается сумасшедший ливень. Из таких мелочей строятся их взаимоотношения, крепкие, как кирпичная стена, которые не разобьёшь и от которых никак не избавишься.
Олли везло по жизни. У неё был молодой человек и огромная любовь. За её спиной было материнское наследство и её покровительство. У неё всегда была опора в лице Огастуса. И, наверное, мирозданию виднее: удача никогда не может быть вечной, никуда от этого не деться.
Они с Маккензи ходили на «Лебединое озеро» - балет всегда был для Олвенны слабостью, от которой она не могла воздержаться. Летний теплый вечер и поздные сумерки, а ещё группа магов и заклятие. Запланированное нападение и покушение отпечатались на предплечье Олвенны не одним шрамом, но самый глубокий рубец остался внутри. Сильные головокружения и тошнота не были причиной незапланированной беременности или глупого сглаза: это было тщательно отработанное и насланное проклятие, которое она обязана была носить на себе, как клеймо, до конца своей жизни. Или до начала другой жизни, которую Олвенна может принести. В Мунго почесали головы: с оборотными проклятиями не работают каждый день, а чары требуют такого арсенала подготовки и времени, что в магической Британии не искали способов борьбы с ними. Это был неизбежный конец, медленный, подкрадывающийся из-за спины своими тихими шагами. Конец, который Олвенна старалась отсрочить каждый чёртов день, находясь в бесконечных поисках решения пернатой проблемы.
Целители покачали головой. А Олвенна роняла скупые слёзы на мраморный пол, стараясь выщипать назойливые перья на переносице и на руках. Её каждодневные трансформации с целью обеспечить себя частью суток, в которых она может не переживать из-за внезапных проблем с внешностью, были тайной ото всех, кроме Огастуса. Ей не хотелось грузить мать. Ей не хотелось говорить об этом Маккензи. Ведь в таком случае эта проблема станет общей, а не тем, с чем Олвенна вынуждена бороться самостоятельно. Меньше всего прельщало то, что проклятие нельзя было отсрочить или отодвинуть, нельзя было надеть на него стеклянный купол и рассмотреть. Оно просто было. Жило в ней чёрной гнилой жидкостью, превращавшей эфемерную молодую девушку в белого лебедя, как бы сильна не была эта ирония.
Ей сильно помог статус старосты, в связи с которым у Олвенны всегда был доступ в отдельную ванную. Она могла провести там час, или полтора, чтобы утихомирить эту животную потребность в мгновенной трансформации и смочь уберечь эту позорную тайну где-то в глубине себя. Весь седьмой курс она чувствовала себя воришкой, который прячет за пазухой хлеб. И весь седьмой курс её сознание играло на чувстве вины.
Многие пророчили Олвенне будущее по стопам матери, или что-то связанное с квиддичем, но Олли хорошо себя зарекомендовала при попытках попасть на стажировку в Министерство Магии. Её работа и эссе довольно сильно впечатлили главу Отдела Международного Магического Сотрудничества, где, в свою очередь, Олвенна прошла весь свой долгий и тернистый путь от стажёрки до члена делегации в Британской конфедерации магии. Показав себя, как талантливую волшебницу с удивительно подвешенным языком и способностью мгновенно заговорить и очаровать любого брюзгу, Олли все же доказала всем, что она не пустышка в красивой и красочной обертке.
События, произошедшие в Магической Британии за последний год, безусловно, сильно пошатнули уверенность Фоули-Мур. Но она была ответственна не только за себя сейчас. На ней лежал груз, который она не могла сбросить. То, о чем привыкали говорить шёпотом, у Олвенны было наслуху. Каждый чёртов день был полон страха, который нужно было спрятать глубоко внутри и привить себе одну простую мысль. Что эта проблема - всего лишь временная. И её нужно решить.
Решение собственных проблем, которых у Олвенны был целый ворох, не вышло отложить на потом просто из-за собственных несгибаемых принципов. И изначально ей нужно было вернуть всем своим многочисленным родственникам веру в то, что их объединяет нечто большее, чем простая фамилия и кровь. И начнёт она эту работу с Орлы - свободной сестры, искать которую нужно там, где есть ведьмы. Разгребать дерьмо собственного отца - не самая лучшая работа, ведь так?
СПОСОБНОСТИ И УМЕНИЯ
- Обращается в белоснежного лебедя. По словам брата, с очень печальным взглядом. Как правило, обращается вечером на несколько часов, чтобы этого никто не видел. В случае длительного отсутствия тренировок трансформация является особенно болезненной, на коже начинают проклевываться перья. Стоит упомянуть, что это вынужденная мера, а не уникальная способность по типу анимагии.
- В силу своей профессиональной деятельности, как правило не нуждается в знании боевых заклинаний. Владеет на среднем уровне исключительно в интересах самообороны. Как правило имеет при себе телохранителя из рядов хит-визардов.
- Обучена трансгрессии, созданию порталов.
- Крайне хороша в зельеварении, можно открыто заявлять, что за исключением политической деятельности и проведения культурно-массовых мероприятий, это ее конкретная стезя. В Хогвартсе была любимицей преподавателя, а оттого заимела доступ в запрещенную секцию библиотеки на старших курсах.
СОЦИАЛЬНАЯ ПОЗИЦИЯ
О Олвенны, все же, играет желание помочь всем и каждому. Она очень твердо поддерживает взгляды Гермионы Грейнджер и поддерживает Женскую Оппозиционную Партию, Британская Ассоциация Магических Существ вызывает у неё, правда, подозрения, несмотря на то, что она очень тесно связана с этим делом в Министерстве. Отчасти именно Олвенну обвиняют в не самых приятных нововведениях по части отношения к магическим существам в Магической Британии, однако Олли изо всех сил пытается донести, что её, место, к сожалению, на мировой арене, и всё, что она может - помочь донести о проблеме миру. Не изменить то, что уже есть в чужих головах.
Из-за того, что Агнес Фоули-Мур очень тесно была связана с различными благотворительными фондами, Олли и сама приобщилась к материальной поддержке множества организаций. Таким образом, от лица Олвенны Фоули-Мур получают чеки на галлеоны Общество Реформации Ведьм, Общество Толерантности Вампирам, Общество Поддержки Сквибов и Г.А.В.Н.Э.
Пожалуй, Олвенна при всем своём гложущем чистокровии - воплощение толерантности и терпимости. Для неё равен каждый, кто не опустился до уровня безвольной пешки в чужих руках.
СВЯЗЬ С ВАМИ: | УЧАСТИЕ В СЮЖЕТЕ: посильное. |
— Остолбеней!
Роуз это чувство всем нутром ненавидела. Ненавидела, когда внутри что-то кололо и билось, когда хотелось сжать плотно зубы и что-то разбить: что-то, что первое попадётся под руку, тарелку, зеркало, чьё-то лицо — разницы никакой. С последним ей помогал аврорат. Причем так добросовестно и от души помогал, поэтому, завалив на лопатки Горди Финнигана, Роуз, довольная, как барская кошка, наевшаяся сметаны, уселась сверху на чужие бедра, беспардонно вторглась в личное пространство своего друга и сегодняшнего напарника.
— Я тебе поддавался!
— Ага, сейчас же, — Роуз хитро сощурилась, складывая руки на груди, — так я тебе и поверила, Финниган, признайся уже, что я тебя уделала, барсучья ты задница!
Они бесятся на матах, сатанеют, как волчата, а Роза игриво скалится и заливисто смеётся от Риддикулуса, пока не начинает задыхаться — боится щекотки до чертей. Горди швыряет ей бутылку с водой:
— Какие планы на праздник, Бэмби?
— Если ты меня ещё так назовёшь, то я тебе откушу нос, Финниган, — изящно и в тон отпарировала Грейнджер-Уизли, хмыкая и уходя от ответа. Который год уходя.Роза по привычке заказывала матери букет и открытку, наверное, он тонул в ещё дюжине таких букетов. Ведь жизнь закрутила, завертела, нет ни времени, не желания, а только слово надо. Она в этом году заказала ей орхидеи: синие, с сочными, не раскрывшимися бутонами, свежие...
— Идиотка, — шипела на себя в своем тихом углу Роза. И злилась, по-настоящему злилась, царапала себе руки и обиженно смотрела волком, сучила ногами и говорила искреннее спасибо мирозданию за то, что тут никого нет. Потому что никто не имеет права знать, что за личиной Розы Грейнджер-Уизли с натурой бойцовской собаки, бульдога или ротвейлера, прячется недолюбленный ребёнок, утонувший в своем тихом горе. Она не помнила её любимые цветы — вот, почему идиотка. А если бы помнила, наверняка бы заказала не простой букет, а целую гору, ту, которую не сможет унести, но чудом приволочет в их дом, и чтобы на каждой открытке одно только слово «люблю».Роза прятала это горе. И это было нечестно, потому что о нём хотелось кричать, когда она, сжав зубы, кулаки и всё то, что можно было сжать, молчала.
Отец всегда твердил. Не заставляйте маму лишний раз нервничать, ей и так сейчас нелегко. Ей сейчас нелегко. И всю дальнейшую жизнь будет нелегко: так на кой чёрт рожала?
— Ты всегда так пеклась о магглах и волшебниках, о ком угодно пеклась, только не о собственных детях, — обиженно думает та внутренняя Роза, которая ещё не до конца распрощалась со своим юношеским максимализмом. Которой не хватило. Которой всегда нужна была мама здесь и сейчас, а не отец с этими его вафлями. А у мамы-то всегда были бумажки, макияж, ужины, что угодно — попробуй не найди оправдание в этом ворохе проблем! У мамы всегда были проблемы. Проблемы и работа, которых она, порой, казалось, любила больше своих детей. Это не так сильно ощущалось в Хогвартсе, но невероятно било по детской голове, нуждающейся в ласке и любви, когда эти проблемы забирали себе Рождество и летние каникулы. Когда который год время открывать подарки, а одинокий сверток под красивой, высокой елью лежит в гордом единении с самим собой...У Роуз за душой ни грамма хороших воспоминаний: все они куда-то исчезли вместе с этой тягучей обидой. Она тяжелая. Тянется, как слизь, как нефть, не сбежишь от неё и не скроешься, не приручишь, не отвяжешься. И гложет уже не один год. И вот так живёшь себе, любишь издалека человека, у которого, кроме тебя, ещё тысяча и одна проблема. Тоскливым, собачьим взглядом смотришь, ждёшь хоть чего-то. Роза готова была жить у порога, но больно гордая. Поэтому она просто уехала, чтобы меньше трепать себе нервы осознанием того, что у её собственной матери всегда есть дела важнее.
В последнее время их общение ограничивалось суховатыми письмами с совой. Роуз не испытывала особых угрызений совести по поводу того, что выбрала своим делом всей жизни: она внимательно смотрела на Гарри и очень надеялась, что он не станет ее жалеть просто потому что она его племянница. Она надеялась, что он самолично донесёт матери, что Роза горит этим делом, что у нее такие же сумасшедшие амбиции, какие были у самой Гермионы Грейнджер в её возрасте, что нет ничего неправильного в этом выборе. Конечно, если у матери вообще есть время, чтобы интересоваться. У неё же вечные проблемы. Снова. Опять. Столько лет прошло, а ничего не изменилось.
Рассматривая семейную фотографию у своей кровати, Роза хмыкает. Хьюго все то же самое ощущает? У него те же мысли или абсолютно другая политика, выложенная дорогой из желтого кирпича? Как жаль только, что их семья — далеко не замок в конце этой дороги, сама Гермиона не Элли с Тотошкой, а Рон не трусливый лев. И что волшебника из этой страны Оз не существует, не будет такого, что, — бац! — взмах волшебной палочкой и все внезапно стало хорошо. Придётся поработать. Роза очень долго собиралась с мыслями, чтобы это признать и чтобы признать, что она готова работать. Другое дело, что протянут ли ей руку навстречу.
Земляничное, почти красное солнце коснулось червонно-рыжих волос, отдавших медным бликом, когда ноги коснулись твёрдой земли прямо перед парадным входом. Решение было спонтанным — это ведь всегда было про Розу, сначала сделать, а потом только подумать, когда дело касалось эмоций. Роуз тоскливо посмотрела на этот веник, стоящий под белыми дверьми, на эту убогую открытку и закатила глаза. Не нужно было этой самодеятельности — она глупая и не стоит очка в сторону её кармы, но... даже схватившись за волшебную палочку в кармане, Роза ничего не смогла сделать. Так по-глупому на неё смотрели эти синие орхидеи, свежие, красивые... такие же, какими их обещал доставить курьер. И на открытке буква «Л» точно такая же, какой её пишет Роза, с вычурным завитком.
В доме было тихо и пусто: пахло чистотой и свежими ландышами. Как всегда. Будто бы и не уезжала далеко отсюда, будто бы и не бросала всё ненужное здесь. Наверняка ее комнату уже разобрали под какой-то кабинет, это же важнее. И практичнее, что немаловажно. И высокомерно восседающая на столе рыжая наглая морда, блаженно прикрывшая глаза. Роуз улыбнулась одним только уголком губ. Даже эта маленькая деталь здесь была неизменной. Хотя бы она.
Замереть перед кабинетом было нормально. Нормальным было схватить кончиками пальцев эфемерный воздух и замереть возле самой ручки, не зная, ни как себя вести, ни что сказать. Роза прислушалась: шуршали перья, наверняка самопишущие, шелестел пергамент.
Дверь беззвучно приоткрылась — Мерлин видит, Роза не хотела пугать ни мать, ни возможных её посетителей, поэтому только замерла в дверном проеме, прислонив к нему ладонь. И тихо, так, чтобы звук не напугал закопавшуюся в бумагах, мать, постучала одними костяшками пальцев.
— Можно войти? — осторожно, будто бы прощупывая почву, выдохнула Роуз, — мама?И она стояла здесь, в своем некогда доме, ни живая, ни мёртвая, просто никакая, вперившая усталый взгляд в каштановый затылок.
Отредактировано Olwenna Fawley-Moore (2019-11-26 08:47:14)
