спи,
пусть тебе снятся розовые слоны…

Я не чувствую своего тела. Оно – не моё. Не это – ломкое, худое, изувеченное, исписанное чужой рукой. Оно не моё. Крепко закрыв глаза, я лежу под гнётом собственных снов и видений, и сердце больно гоняет кровь. Дышать тяжело, я думаю, что пару рёбер Эйко мне сломал, но я – не доктор. Спо-кой-но, я – доктор… доктор кто? Дрожат слипшиеся от гноя ресницы, я не могу их поднять, это слишком тяжело. Я знаю, что у меня есть ещё пятнадцать минут тишины, и пользуюсь  этим, чтобы немножко прийти в себя. Сейчас, спустя столько месяцев, я думаю, что понимаю, как устроен этот мир, и не хочу ломаться.

Джинхо считает, что боль может согнуть, что боль любого лишит самосознания, сотрёт такое доступное «я», породив единоликое «мы». Но это не так. Тайгер подносит к моим губам тряпицу, смоченную в ромашковой воде, заставляет её обхватить и сжать, чтобы жидкость смочила рот. Без воды почти три дня… я бы сдалась, если бы не Тай. Он говорит: «Бамбино, не время кормить червей. Не время плакать, ты ведь ещё можешь греметь костями?» Он много смеётся, много и часто, и смех этот рождает во мне ответ. Мне кажется, что Тайгер просто хочет помнить меня, когда я уйду. Не знаю, куда, но уйду. Может быть, я бы осталась, лежала бы вот здесь, а он шептал мне на ухо колыбельную, пока я бы не уснула… не уснула совсем, смежив веки.

Но я знаю, что меня ждут. Я не одна. И никогда не буду. Мир вокруг жесток, и люди учатся жить в новых правилах. Джинхо просто воспользовался моментом, просто смог поймать за хвост тех, кому некуда убежать. Я помню, как стояла на торгах, не слыша приказа опустить взгляд. Я – дочь Нигана, я никогда не буду бояться. Я думала так тогда, потому что была уверена: меня рано или поздно найдут, я смогу выжить, меня не тронут. Тайгер, наверное, увидел это… Я была такой же, как он. Только лучше. Чище. И это его подкупило, вытащило наружу то, что теплилось внутри, и заставило выйти вперёд и предложить за меня лучшую цену.

Он говорил: «Тебе придётся выбирать: или палец, или то, что взрослый мужчина не должен делать с ребёнком. Потому что они смотрят».
И я выбрала палец. Он отрезал мне мизинец на левой руке, и сам же проследил, чтобы  я не умерла – ни от болевого шока, ни от кровопотери.

Он говорил: «Тебе нужно сделать шаг, детка: или плети, или твой ротик». И я выбирала плети, потому что следы от порки казались мне не такой уж страшной ценой.
Полтора месяца прошли в агонии. Я не помню почти ничего из того времени. Я много кричала, ещё больше – плакала. Звала Нигана, просила хоть кого-нибудь прийти.

Но никто не пришёл.

а сказки шепчут зимние ветра.
луны свет отражается в жемчуге слез на щеках.

А Тайгер стал учить меня тому, как выжить. Потому что он знал: однажды я всё смогу, я сделаю шаг, чтобы покинуть эти стены, эту землю, этих людей. Он приучал меня становиться незаменимой, послушной и гибкой; не плакать, когда бьют, не скалить зубы, когда держат за шкирку – как котёнка, напрудившего в тапок. И побоев стало меньше, и Джинхо только щурил тёмные звериные глаза, скалили зубы в усмешке, но не трогал. Потому что я – собственность Тайгера Круза, который меня оберегал.

Тай никогда не требовал от меня ничего сверх того, что нужно было, чтобы держать оборону. Вся боль, принесённая им, забывалась под жалостью и заботой.
«Этот Ниган, которого ты всё время зовёшь, кто он?» - и глаза у него бешено-прозрачные, и руки, скрепляющие верёвки на моих руках, напряженнее обычного.
«Отец», - коротко, но ёмко. Я не собиралась ему лгать, я не хотела больше ни слова лжи. Тайгер кивнул, но ответ заставил его задуматься.

В тот вечер он заварил мне ягоды клюквы и вишню, достал сухие яблочные чипсы и долго смотрел, как я осторожно ем. Возможно, я напоминала ему кого-то из прошлого? Я не знала. Не знаю и теперь, когда моя тюрьма почти позади меня.

милый мой, все пройдёт.
и сорвутся звезды с небес в ладони к тебе,
не бойся,
не тронет никто...
Всё решилось в конце сентября, когда ожидание стало почти мучительным. И для меня, и для Тайгера. Он чувствовал, что в Джинхо зреет мрак, а я это видела. Он провожал меня долгими взглядами, тянул узкие губы в глумливой улыбке, бросал непонятные мне шутки. Я боялась его. Боюсь до сих пор. Всегда буду слышать его голос, даже когда его уже не будет на этой земле.

Потому что он – боль.

В тот день, когда всё решилось, Тайгера отправили на охоту – в ста милях от фермы располагалась небольшая община, в которой у Джинхо были связи. В этот раз оттуда собирались забрать троих парней, и я догадывалась – для чего. Когда Круз собирался, у меня в груди что-то сжималось, меня тошнило.

- Может быть, ты не поедешь? – осторожно спросила я, устроившись на краю грубо сколоченной койки, прикрытой старым одеялом. – Он ведь специально тебя отсылает, Тай. Я не…
Тайгер присел передо мной на корточки, заглянул в глаза и коротко усмехнулся. Погладил по волосам и качнул головой, мол, не выдумывай.
Я не выдумывала. Я знала, что Джинхо что-то решил для себя. Слишком он довольным ходил. На самом деле, он бы ни за что не стал идти против Круза открыто – Тайгер с самого начала был на ферме, ещё в Вирджинии, и считался лучшим охотником из всех, что были у Джинхо.
Это-то и бесило мясника. Я доподлинно знала, что вызывало ярость у моего тюремщика. И боялась безумно. Одно дело – кормить свиней под тяжёлым взглядом Эйко, приближенного к мяснику здоровяка, а другое – остаться на ферме без защиты.
Тайгер не успел вернуться. Он просто не успел.
Они не добрались до меня в прямом смысле – да и не нужно им это было, - но я Эйко вышел из себя, приложил меня об стену, зарядил в живот, едва сдержав в последний момент силу удара. Он помнил, что бьёт ребёнка.

и волки-страхи уйдут в тёмный лес...
будет полон чудес твой мир,
не плачь,
будет все хорошо.
Тай нашёл меня в своей комнате. Джинхо лично принёс меня, уложил в койку, прикрыл одеялом и коснулся волос узкой сильной ладонью. Он сказал что-то по-корейски, но я даже  не слышала толком, проваливаясь в кровавое марево, чувствуя, что это – конец.

«Тебе надо уйти», - говорит он мне, обтирая от крови и грязи.
«Ты должна бежать», - выдыхает он, фиксируя сломанные рёбра тугой повязкой. А я хожу-то с трудом.
«Я не смогу далеко уйти такой…» - я поднимаюсь, держась за его руку, морщусь от боли и закусываю губу.
«Следующий раз ты не переживешь», - спокойно, словно так и должно быть, констатирует он. И предлагает план. План, который его убьёт, скорее всего.

И я соглашаюсь. Не потому что не люблю Тайгера, а потому, что очень хочу домой. Мне так хочется уже почувствовать себя в безопасности, что я жертвую одним ради другого. Мне приходится снова выбирать, и я снова делаю шаг в сторону наименьшего зла.

Тайгер готовит всё сам, он даже возвращает мне Джесси, хотя я думала, что никогда больше её не увижу. И рюкзак. Опустевший – там ни подарков, ни молескина, но мне всё равно. Жму к груди, дышу-то с трудом, и плачу, не в силах сдержаться. Тычусь ему лицом в грудь, как крот, и не хочу, чтобы он умирал.

«Ну что ты, бамбино?» - и голос у Тая сиплый. Я знаю, что я достаточно наревелась за эти бесконечные девять месяцев. И я не знаю, ждут ли меня Спасители назад. Не совершаю ли я ошибку, не предаю ли того, кто пытался меня спасти? Но я так соскучилась, так хочу снова быть с тем, кого люблю.
«Прости меня, пожалуйста», - глупо выходит. И жалко.

спи,
пусть тебе снятся розовые слоны...

Пока Тайгер отвлекает на себя внимание на ферме, я ухожу знакомыми тропами. Выученные маршруты, лазейка, сделанная Крузом на случай, если мы всё же сможем воплотить план побега, бесконечно долгий путь прочь. Мне тяжело и больно дышать, приходится постоянно останавливаться и приваливаться к деревьям, жмуря глаза. Под веками – цветные всполохи.